Порванная струна - Страница 33

Он полез под мышку, где в кобуре уютно покоилась «беретта».

– Не нужно, Юрий Иванович, – негромко проговорил водитель, снижая скорость и сворачивая к тротуару, – вы ведь хотели со мной поговорить.

Водитель развернулся на сиденье и взглянул Ковригину в глаза. Холодок пробежал по спине Юрия Ивановича. Это маловыразительное восточное лицо с холодными узкими темными глазами было необыкновенно спокойно. Живые люди не бывают так спокойны.

– Шаман?! – полувопросительно произнес Ковригин, уже понимая, что это именно он, легендарный и загадочный бандит, почти одиночка – его группировка была смехотворно мала и, если бы не удивительная личность лидера, не играла бы в городе значительной роли. Но о самом Шамане рассказывали такое, во что почти невозможно было поверить. Он мог проникнуть куда угодно, никакая охрана, никакая суперсовременная система защиты не могла ему помешать. Если Шаман приговаривал кого-то к смерти – приговоренному оставалось только закупать цветы и водку на собственные поминки.

И этот человек сидел сейчас на переднем сиденье ковригинской «БМВ», глядя на Юрия Ивановича своими холодными невыразительными глазами.

– Что, Арик уже успел с вами связаться? – несколько суетливо и многословно осведомился Ковригин.

Шаман презрительно скривил рот и тихо проговорил:

– Арик со мной не связывался. Со мной не надо связываться. Если со мной хотят поговорить и если разговор мне интересен – я прихожу. О чем вы хотели поговорить?

– Пал Палыч, козел мелкий, зарывается… Сжег мой груз на таможне… Я своих людей не могу подключить, разборки начнутся, в городе будут недовольны, а вы стоите выше всех этих… понятий…

– Понятно. – Шаман чуть заметно усмехнулся самым краешком рта. – Вашему Арику Маленький Паша явно не по зубам. А мне на эти понятия действительно наплевать. Хорошо. Я разберусь с Пашей. За это я хочу две вещи: из Пашиного хозяйства я возьму под себя казино «Юрмала», а вы мне отдадите шведский меч. Я очень люблю оружие.

– Какой меч? – переспросил Ковригин, тут же поняв, что сморозил глупость: с Шаманом хитрить нельзя, а не вовремя взыгравшую жадность нужно душить в зародыше. Хоть ему и жалко было отдавать великолепный шведский клинок с эфесом, усыпанным драгоценными камнями, но помощь Шамана в этом деле с Палычем стоит больше, гораздо больше.

– Что с вами, Юрий Иванович? – с презрительным удивлением осведомился Шаман. – Вы не помните, какой у вас есть прекрасный шведский парадный меч семнадцатого века работы мастера Акселя Левенфельда? Или у вас так много подобных сокровищ, что вы в них путаетесь?

– Нет-нет, конечно, – забормотал Ковригин, – конечно, меч ваш, берите его, я просто сразу не сообразил, о чем идет речь…

– Ну вот и хорошо, – кивнул Шаман, – мы с вами договорились. Кстати, к Виталию никаких мер не принимайте – парень ничего не мог сделать, вы же понимаете. Да он скорее всего ничего не запомнит.

Когда-то это здание в одном из промышленных районов Петербурга венчала многометровая светящаяся надпись «Народ и партия едины». С тех пор не только единство народа и партии кануло в вечность, но и слово «партия» приобрело множественное число, и достаточно молодой человек, увидев такую надпись, мог бы спросить: «А какая партия?», а возможно даже: «А какой народ?»

Поэтому морально устаревшую надпись оголодавшие умельцы давно уже разобрали на детали и сдали по частям в пункт приема цветных металлов, а само строение, несколько раз поменявшее хозяев, пережило два-три ремонта и стало импозантным и престижным офисным зданием с несколькими красивыми логотипами возле входа.

Поздним мартовским утром на расположенной поблизости от офисного здания стройплощадке имело место странное оживление. Рабочие в аккуратных спецовках по приказу своего начальника дружно покинули стройплощадку и курили в сторонке, с любопытством озираясь на свое опустевшее рабочее место.

Вскоре, негромко урча моторами, к стройплощадке подъехали два джипа с забрызганными грязью номерами. Из джипов вылезли несколько крепких ребят в таких же, как у строителей, аккуратных комбинезонах. Молодцеватые «строители» скрылись за забором стройплощадки, и дальнейших событий посторонние уже не видели.

А дальше было вот что.

Подъехавшие орлы разделились на три небольшие группы. Двое поднялись в кабину подъемного крана, трое, расчехлив короткие десантные автоматы, заняли посты в ключевых точках площадки, а четверо оставшихся подошли к плоской бетонной плите с кольцами по углам. Кран заревел и ожил, развернув свою стрелу к плите. Ловко подхватив стропы, бойцы закрепили их по углам бетонного четырехугольника и встали на плиту как на площадку лифта, ухватившись за стропы. Мотор крана снова заработал, плита с бойцами плавно поднялась в воздух и поплыла над стройплощадкой. Миновав ее забор, она зависла над плоской крышей соседнего офисного здания – именно там, где раньше красовалась достопамятная надпись, провозглашавшая единство одного народа и одной партии.

Псевдостроители сбросили свои комбинезоны, разобрали вещмешки с оружием и, облаченные в черные трикотажные костюмы и шапочки с прорезями для глаз, попрыгали на плоскую крышу.

Один человек резко выделялся из группы. На фоне плечистых и подтянутых парней он был невысок, неказист, сутуловат, но его ленивая медлительная грация и та несколько испуганная поспешность, с которой остальные выполняли его негромкие приказы, говорили о многом.

Аккуратными перебежками, прикрывая друг друга, черные фигуры пересекли крышу и, рванув ломиком дверцу пожарного люка, проникли в здание.